Эта книга — экзистенциальное, отчасти автобиографическое путешествие в миры детства, юности, это поиск духовных опор, попытка осмыслить профессиональное и личностное становление, потерю близких людей. Это одновременно и разговор, и сказка. Фантастический мир словесно-игрового Острова формируется как подсознательная реакция на происходящие события. Эта книга — история возвращения к Дому и сохранению его внутри себя.
Эта удивительная книга, первая Книга Художника в моих руках. Нужно ли говорить, что сразу же начала её читать! Занятие трудное, переключаться с белого шрифта на чёрном фоне на чёрный шрифт на белом – очень сложно, пришлось нехотя делать паузы.
Автор определил жанр, как путешествие. Мне представляется жанр шире – как совокупность путешествий, реальных и воображаемых, совершаемых самим рассказчиком в одиночку или вместе с кем-то близким. Путешествий в книге много, они пересекаются во времени и пространстве, которые, в свою очередь, не являются обычными временем и пространством: время может течь назад, а пространство состоит из смеси живого и неживого, внезапно перетекающих одно в другое!
Понятно, такая книга не могла бы существовать без виртуозных «декораций», помогающих читателю каждый раз, на каждом этапе правильно воспринять пространство и время, потому что иначе было бы трудно понять, к кому относятся описываемые действия и мысли. А иногда круто заверченное оформление и само уносит читателя в его собственные «эмпиреи» ещё до прочтения текста на этих листах.
…Когда читатель встречается с новой книгой, новым автором, то неминуемо при чтении он «примеряет» события, места, героев - на себя, на свои предыдущие жизненные опыты, свои путешествия, встречи, впечатления... Если вдруг при этой «примерке» случаются какие-то внезапные совпадения, сближения, узнавания, то книга становится от этого ещё важнее, вчитываешься в подробности ещё и ещё раз. Так тонкие нити протягиваются и по-своему «сшивают» пространства, авторское и читательское.
Мы часто, потеряв дорогих близких людей, продолжаем не только вспоминать их в бывших реальных ситуациях, но и экстраполировать их реакции на события, происходящие уже после трагического ухода человека. И чем теснее были духовные связи у нас с таким близким, тем важнее кажутся беседы вымышленные, которых не было, но про которые абсолютно понятно, какими они могли бы быть! В путешествиях, где принимает участие дедушка рассказчика, не возникает никаких сомнений в том, что роль его в становлении личности внука была многогранной и прозорливой. А линия преемственности тянется рассказчиком дальше, к, возможно, главному адресату этого труда – к дочери.
Рассказчик чаще путешествует с дочерью, взросление которой также происходит под сильным влиянием отца, но при этом факторами, определяющими её мысли и поступки (реальные или вымышленные), являются иные, не совпадающие с тем, что влияло на её отца в тех же возрастных периодах. Это временами разъединяет углублённого в свои воспоминания отца и взрослеющую дочь, и как же глубоко природа, весь окружающий мир участвуют во всем этом!
Рассказчик вслушивается, всматривается, вчувствуется во все те признаки, которые окружающий живой мир ему показывает самыми разными способами, явно или опосредованно. Он может делать выводы, следя за изменчивостью казавшихся врезанными глубоко в память образов из своего детства. Вдруг обнаруживается возможность перехода этих образов из живых в неживые, и эти превращения совсем не кажутся странными, а наоборот, естественными.
…Светофор оказывается добрым и благожелательным, ему уподобляется динозавр, у которого могли бы быть те же воображаемые свойства. А кто сказал, что не могли?
Очень интересно появление невидимого Купола… (Когда я ждала появления на свет своей дочери, я сама придумала, что меня окружает твёрдая прозрачная сфера, через которую ко мне не проходят никакие нежелательные чувства или слова. Мне это помогло в моём реальном мире создать свою динамическую защиту. Никто об этом не знал!)
Реальные путешествия рассказчика, узнаваемые из остро прочувствованных воспоминаний, иногда парадоксально вовлекают читателя в «чуланы» памяти, где хранятся такие, например, замечательные подробности действий мудрых родителей, способных вовремя останавливаться в своих расследованиях! Не всякие родители на это способны, мне представляется, что такими – можно гордиться (и, возможно, приберечь на будущее такой способ воспитания).
Рассказчик обладает широчайшим спектром выразительных языковых средств. В нынешний век минимализма очень важны точные описания (местами они даже кажутся старомодно-точными):
«Я тяжёлую ветку пытался закинуть, чтоб нарушить её неподвижность…», «отсекая ветви, люди создавали длинные безупречные брёвна…», «суровые и непреклонные бараны…», телега, запряжённая тёмными, гордыми лошадьми…», «Рассказы об искусстве мечутся в брюшной полости школы непереваренные, неоценённые. Пока что…». Такие места в тексте заставляют остановиться и попробовать фразу «на слух»!
Рассказчик может внезапно перейти от прозы к стихотворениям в прозе, и читатель, обнаруживая ритм, невольно начинает читать вслух:
«Собаки выли,
Лес шумел,
но меж ветвей
горели окна ярко.
Дом с башней
Вырос на моём пути…»
Или
«Проход наверх.
Сушёные букеты на шкафах,
Воспоминания о даче круглый год.
Подклеены горшки и вазы,
И вспоротые юбки
Растянулись фоном…».
Такие переходы оживляют повествование, дают дополнительные характеристики рассказчику, а в конечном итоге, возможно, и придадут нужную разрядку при чтении книги более молодым человеком. И все замечательные черты характера отца, все его трудные шаги и разнообразные рассуждения, воспоминания о замечательных детстве и юности покажутся такими нужными, такими серьёзными, что захочется стать к нему ближе…
(Н. Яклина)
"Моя первая книга художника, моя первая книга, с автором которой я знакома и могу побеседовать не только через текст, но и вербально.
Прежде всего, я понимаю, почему для кого-то эта книга может показаться слишком личной. Речь не идет о чрезмерной откровенности с точки зрения описаний, повышенной точности или нагой детализации. Скорее о том, что автор позволяет узнать о себе читателю. Отсылки на классические тексты, революционные в свое время философские идеи (как я увидела), сами иллюстрации, постоянно присутствующий мотив двоемирия, заигрывание с поэзией. Всё это подсвечивает фигуру автора, кажется, что что-то становится более понятным о нём, о сути его личности, но в то же время всё это путает, не даёт возможности точно определить, где настоящее, а где вымышленное. Во всяком случае, уловив все эти нити можно разглядеть силуэт того, каким автор хотел представиться читателю, что тоже о нем хоть что-то говорит.
Книга, жанровая характеристика которой определена как путешествие, не может не завлекать уникальностью хронотопа. В данном случае, соблюдена одна из лучших, на мой взгляд, черт романтизма: двоемирие. Реальность и загадочный образ острова иногда вместе с воспоминаниями о прошлом, иногда без них. Я так и не разобралась с судьбой этого элемента, поглотила ли его душа рассказчика или он остался стоять особняком в сознании повествователя. Однако пространство и время в книге индивидуальны не только для автора, но и, как мне показалось, для читателя. Иллюстрации, конечно, упрощают процесс визуализации, наталкивают на исконную авторскую мысль, но они всё равно не становятся определяющими для восприятия текста. Кроме нескольких пространств, выделяется также некоторые времена: настоящее, прошедшее и параллельное (я имею в виду те время/ена и пространство/а, в реальности которых, то есть в существовании их на физическом уровне, я сомневаюсь). Это делает книгу не такой, это ломает восприятие образов, потому что невозможно представить их без контекста в виде мёртвой механизированной птицы, теней, образа Лося.
Воспринять «Непрерывность обувных коробок» как странствие с Вергилием в чужое сознание или экскурсию по потемкинским деревням зависит от читателя, думаю, что этот путь книга начинает сама.
Один из самых важных вопросов, оставшихся со мной после прочтения это «Что такое искусство?». Этот вопрос вполне уместен, учитывая тот факт, что автор-художник. Когда-то мне казалось, что искусство это картины в музеях, потом я узнала, что оно бывает разным, что банан на стене - тоже искусство. Но после прочтения это слово неожиданно потеряло какое-либо материальное значение, превратилось во что-то метафизическое. Оно стало тем, что испытывает или переживает творец, создавая единицу искусства (картина, книга, мелодия, танец и тд) и тем разным чувством, которое испытывает зритель, взаимодействуя с этой единицей. По определению, это неуловимо и многогранно, оно огромно и неясно, но всё-таки малой частью находится в пределах человеческого сознания."
(Алиса Линчевская)
В 1998 г. закончил обучение в СПб ДХШ им. Б. М. Кустодиева, учился у преподавателя В. В. Куликовой.
В 2008 г. окончил СПбГА ИНЖСА им. И. Е. Репина, мастерскую профессора А. А. Пахомова, графический факультет.
С 2008 г. преподает живопись, рисунок, станковую композицию в СПб ДХШ им. Б. М. Кустодиева и в СПбГА ИНЖСА им. И. Е. Репина – шрифт и прикладную графику.
Он, прежде всего, художник книжной графики, хотя активно занимается и станковым искусством. Его линогравюры к произведениям зарубежных классиков виртуозно исполнены, а иллюстрации, выполненные в пастели, и других графических материалах артистичны и красивы, близки к стилю литератур¬ного произведения. В своих работах он опирается на лучшие традиции ленинградской-петербургской школы книжной графике. В его линогравюрах следует отметить чувство материала, которым об¬ладает автор, умение выявить специфику гравюры и показать прелесть этой интересной техники. Иллюстрации привлекают утонченностью обра¬зов, большим мастерством молодого художника, продуманностью, четкой ритмикой композиционного построения.
Активно участвует в выставках, работы находятся в частных собраниях СПб.
Это первая художественно-графическая книга писателя.
