Комментарий Марины Георгиевой:

О пророках и волшебниках — это очень интересно. Двоеверие… Принято считать, что именно оно принципиально отличает русскую культуру от культур других народов: своеобразием нашей культуры стали языческие традиции, на которые наложились особенности христианского мировосприятия.

Н.И. Толстой пишет:

«Христианство лишь частично уничтожило довольно свободную и в некоторых отношениях достаточно аморфную структуру язычества, поставило его в иные условия и подчинило своей значительно более высокой иерархии ценностей. Бытовое христианство предоставило языческим мифологическим персонажам и представлениям статус “нечистой силы”, отрицательного духовного начала, противостоящего силе “крестной”, чистой и преисполненной святости.

Образно говоря, в народном фольклорном представлении небо оказалось занятым силами небесными, праведными и божественными, преисподняя, подземный мир, болота, ямы и овраги — силами нечистыми и темными, а земля — место борьбы двух миров и начал, и человек и его душа — средоточие этой борьбы.

Силы эти все же неравноправны и не равновелики, ибо воля Божья и промысел Божий господствует над всем и определяет все.»

Кстати, некоторые авторы, говоря об особенностях этого периода, выделяют некую «третью» культуру — не христианскую, но и не языческую. К ней, пишет тот же Н.И. Толстой, «можно отнести юродство (впоследствии ставшее одним из церковных институтов), скоморошество (периодически то гонимое, то поддерживаемое власть имущими), городскую карнавальную, ярмарочную площадку и лубочную культуру, дожившую до нашего века и имевшую свою автономную эволюцию и свои локальные пути развития».

А еще уже тогда были лунники, громовники, астрологии, гадательные книги Рафли, шестокрылы, Златая Матица и прочие произведения, составлявшие большой комплекс "ложных" книг. Они запрещались официальной церковью, однако продолжали храниться и переписываться вплоть до конца XVII в.

Многие из них использовались древнерусскими еретиками в качестве основы или подтверждения своих учений.

Комментарий Игоря Скифа:

Так как сейчас мы подводим итог княжению Великого князя Изяслава Ярославича — процитирую здесь взгляд Бориса Акунина на его княжение:

«Получив Киев благодаря младшим братьям, Изяслав оказался зависим от них. Скоро у младших Ярославичей возникло искушение избавиться от этого слабого правителя. В 1073 году Святослав с Всеволодом выступили против Изяслава совместно.

И опять он сдался без боя. Забрав с собой всю богатую казну, Изяслав с семьей опять уехал в Польшу. Он рассчитывал снова получить помощь, а былые вины перед королем искупить щедрыми дарами. Болеслав подношения от шурина принял, а войска не дал.

Начались унизительные скитания по европейским дворам. Изяслав просил поддержки у германского императора Генриха IV, которому тоже дарил богатые подарки. Но император ограничился тем, что послал в Киев письменное увещевание.

Тогда изгнанник стал молить о покровительстве папу Григория VII, обещая после возвращения подчинить русскую церковь Риму. Все эти мытарства ни к чему бы не привели, но в 1076 году новый великий князь Святослав внезапно умер (от неудачной хирургической операции — «разрезания желвака»), и в этой ситуации Болеслав решил, что теперь можно помочь свойственнику, большого риска не будет.

Изяслав вновь, опять с польским войском, пошел на Киев. Там уже сидел Всеволод, однако сопротивляться не посмел — предпочел уступить верховенство старшему брату. Изяслав стал великим князем в третий раз. Ненадолго.

В 1078 году в Черниговскую землю явился требовать своей доли Святославов сын Олег (будущий «Гориславич»). Дядья разбили его дружину, но в кровопролитном бою многострадальный Изяслав пал, сраженный ударом копья.

Наследник Ярослава Мудрого сложил голову в малозначительной стычке с младшим родственником — вот как низко пал авторитет киевского князя через неполные четверть века после смерти могущественного монарха.»

Акунин Б. «История Российского государства».

Том 1: «От истоков до монгольского нашествия. Часть Европы» (М., 2014 г.)

Комментарий Марины Георгиевой:

Раз уж мы недавно вспоминали Трояна из Слова о полку Игореве, продолжу о Слове в связи с двоеверием. Среди исследователей Слова кипели и кипят нешуточные страсти в отношении конфессиональной принадлежности его создателя. В 5-томной «Энциклопедии "Слова о полку Игореве"», изданной в 1995 г. под эгидой Института русской литературы РАН (Пушкинского Дома), читаем:

«К бесспорно языч. элементам относят упоминание слав. языч. божеств — Велеса, Дажьбога, Стрибога, Хорса, а некоторые исследователи и Трояна. Мифол. персонажами многими признаются Див, Дева-Обида, Карна, Жля.

Исследователи отмечают также языч. поклонение природе в С., прежде всего солнцу, анимизм, веру в оборотничество, вещие сны, в магич. действия, в предзнаменования и др. (подробнее см. Языческие элементы в «Слове»). К словам и оборотам, связ. с христианством, относят название половцев «погаными» (т. е. язычниками), противопоставление в конце произведения «христиан» и «поганых», упоминание о храмах Софии Киевской, Софии Полоцкой, Богородицы Пирогощей, о звоне колоколов и «заутрени», о суде Божьем («слава на суд приведе», «суда Божиа не минути»), о Боге, который «Игорю путь кажет»...

Исследователи, считавшие автора С. язычником, по-разному объясняли христ. мотивы в С.

По мнению В. Стоюнина, в поэме

«мы еще не видим никакого влияния христианства. Только в конце поэмы один маленький эпизод говорит, что речь идет о князе-христианине, но, собственно, для характеристики самих идеалов поэта он не имеет никакого значения»...

По мнению С. К. Шамбинаго, заключит. часть поэмы, содержащая христ. терминологию, испорчена переписчиками:

«В исходе „Слова“ отсутствует присущая памятнику стройность, упоминается неожиданно о церквах, об иконе Богородицы Пирогощей, к которой едет прикладываться Игорь и которой, кстати, не было еще в Киеве в это время...

Нескладное обращение к князьям и дружине, поборающим за христиан на поганых, также находится в прямом несоответствии со всем тоном памятника. Поборать за христиан на поганых — термин поздний, он — тенденция воинской повести послемонгольского периода.

Наконец, традиционное и опять не вяжущееся со всем предыдущим заключительное слово „аминь“ показывает, что весь исход сильно изменен переписчиком позднего времени, сделавшим неумелое сокращение и исказившим стиль памятника» («Слово о полку Игореве». С. 182—183).

Категорически отрицал наличие в С. элементов христианства и А. С. Орлов, который склонен был даже видеть в С. «протест против новой идеологии и ее форм»...

Др. исследователи С. придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая автора С. христианином. Это мнение высказывали А. С. Шишков, Н. Ф. Грамматин, М. А. Максимович, Д. Н. Дубенский, Е. Огоновский, Вс. Ф. Миллер, М. С. Грушевский, Р. Абихт, Е. В. Аничков, М. Н. Сперанский, В. Ф. Ржига, И. П. Еремин, Д. С. Лихачев, Б. А. Рыбаков, К.-Д. Зееманн, В. В. Кусков, Р. Мюллер и др.

Гл. свидетельством христ. воззрений автора С. сторонники этой точки зрения считают противопоставление в поэме христиан и язычников. В половцах автор С., по мнению Зееманна, видел «угрозу христианской государственности со стороны язычников», он прославляет Игоря в конце сочинения за то, что тот сражался с язычниками за Христову веру».

Миллер, напр., утверждал, что с именами языч. божеств в С.

«не соединяется никакого мифического представления», что они употребляются автором С. как украшающие эпитеты. Автор С. — «христианин, не признающий языческих богов и упоминающий имена их с таким же намерением, как поэты XVIII века говорили об Аполлоне, Диане, Парнасе, Пегасе и т. п.»...

Некоторые исследователи полагают, что и христ., и языч. элементы в С. являются отражением религ. верований автора-двоеверца. Памятником двоеверия считали С. Ф. И. Буслаев, А. Н. Веселовский, И. Е. Забелин, Е. В. Барсов, Н. Михайлов, Е. В. Петухов, Б. В. Сапунов, А. Болдур, А. Н. Робинсон, Ю. М. Лотман, В. С. Горский, Т. М. Николаева, А. И. Макаров и В. В. Мильков и др.

По словам Буслаева, С. хотя и принадлежит к тому времени, когда христианство не только распространилось, но и утвердилось в народе, однако «носит на себе все признаки язычества»...

Против уподобления поэтич. приемов автора С. стилистике поэтов XVIII в. высказался и Барсов. По его мнению, насколько поэты XVIII в. были далеки от дохрист. язычества и чужды его миросозерцания, настолько автор С. был к нему близок и, «состоя в церкви, в мире своих верований, мог носить сочувствие к преданиям эпической старины».

Между христ. поэтом XVIII в. и автором С., христианином XII в., по мнению Барсова, — бесконечная разница.

«Если для первого имена божеств были лишь только риторические узоры, бьющие внешним блеском, то под пером последнего они отражают свою жизненность ... и поэтому в течение целых веков не перестают производить истинно художественное впечатление»...

По мнению Лотмана, языч. элементы в С. — не риторич. украшения, а отражение системы двоеверия, «которую не сохранили памятники церковного происхождения, но которая бесспорно определяла религиозное лицо киевского мирянина, а в народной среде дожила до XIX в.»